Часовой Большой медведицы - Страница 92

— Лев Борисович, мои ж коллеги ничего про вашу работу не знают. Можно им рассказать?

— А чего нельзя? Много времени прошло, да и подписки с меня никто не брал.

— Костя, Миша, вот этот скромный человек семь лет проработал нашим резидентом при английском премьере Уинстоне Черчилле! — торжественно сообщил Игорь, указывая на Льва Борисовича. — Был легендирован на Даунинг-стрит еще в 1947 году при Клементе Эттли и проработал вплоть до 1955-го.

— Ничего себе! — Мишка даже позабыл на время про свои тяжкие думы. — Настоящий разведчик? Правда? И кем вы работали у премьер-министров? Секретарем? Охранником? Референтом?

— Да нет, юноша. Котом, собственно, я там и работал. Семь лет в кошачьей шкуре безвылазно — вам, молодым, такое сейчас и не вообразить!

— Это точно! — пискнул из-за пишущей машинки вермаджи. — Я даже суток не могу в зверином обличии выдержать!.. А вот Чеширский, говорят…

— Ну, Ваську-то я натаскивал. В общем, жить в кошачьем облике можно, но уж так меня эти его сигары кубинские достали! Черчилль каждое утро берет меня на колени и давай смолить свои Romeo y Julieta, Camacho или La aroma de Cuba, а для меня это мука адская! Как-то раз он меня так достал, что я его огрел когтистой лапой. Он меня пнуть хотел, скотина, да промазал. Ну а ночью я его ботинки навестил. Молодой был, задиристый… А ведь рисковал — могли и кастрировать. И еще меня пудель доставал, с которым гости часто к Черчиллю заходили, Руфусом его звали. Я так подозреваю, что он на французов работал…

— И много вы секретов раскрыли? — с любопытством поинтересовался Мишка.

— А это ты узнай в архиве Первого Главного управления Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР! — Хохотнул Баюнов. — Я информацию собирал да передавал, а какая была секретной — мне никто не докладывал. А вообще, ребята, «всё и сразу» — с этим принципом в разведке долго не живут. Я предпочитаю, что называется, синицу в руке, а не утку под кроватью. Была у меня когда-то знакомая одна, коллега даже. Если бы ещё не в собаку перекидывалась, а в кошку… Эх… Так вот, это она всё хотела всегда сделать идеально и по максимуму. Ей в конце войны уже несколько раз шифровки слали — отрывайся и уходи. Даже фигуранта «убирать» не требовали, он уже ничего не решал. Нет, она хотела так, чтоб всё идеально, думала подопечного живьём взять и нашим передать. А потом пути отхода перекрыли, так в итоге и погибла. А я ведь даже и имени её настоящего не знал, только оперативный псевдоним. Эх, Блонди, Блонди…

В этот момент в кабинет вошел Николай Петрович Докучаев.

— О, здорово, старая гвардия! Как поживаешь, свирепый кот невидимого фронта?

— Поживаю себе потихоньку, Петрович, жаловаться, кроме как на внука-балбеса, не на что… Как у нас в разведгруппе говорили: «Тот не знал в жизни несчастий, кто не получал саперной лопаткой по уху».

— Эй, амига Миша, тебе поведали уже, сколь легендарная личность к вам в гости забрела?.. Девяносто процентов всего, что я про взрывчатку знаю, я от нашего камрада Льва Борисовича и узнал! Лучший спецалист-взрывотехник разведотдела Штаба 1-го Белорусского фронта, ежели кто позабыл, не знал, а то и вовсе не интересовался!.. Лев Борисыч, ты фотку-то свою еще пацанам не показывал? Покажи, каким орлом ты в сорок четвертом был, когда по лесам Белоруссии, Польши да Германии хаживал, и не было от тебя пощады фрицам и ихним подпевалам!

— Ой, Петрович, ну чего ты за трепло такое? — поморщился Баюнов, но полез во внутренний карман пиджака. — Вот, гляди, кому любопытно…

На снимке Лев Борисович был запечатлен еще почти совсем молодым, в каске, с ППШ, и в черном матросском бушлате поверх тельняшки.

— Уже и не помню, отчего я в таком прикиде сфотографировался, — вздохнул Баюнов. — Так-то я войну все больше в штатском проходил, а немецкую форму одевать приходилось почаще, чем свою родную… Ну и, соответственно, МП да МГ чаще в руках держал, чем ППШ. Вот, помню, в конце 42-го возле Варшавского шоссе… А позывной у меня был «Дикий кот»!

В этот момент в Мишкином кармане зазвонил телефон. Мишка увидел номер Бешеного.

— Извините, это из больницы, — сказал Мишка. — Сейчас все будет либо очень хорошо, либо очень плохо! — Добавил он с натужным оптимизмом в голосе.

— Миша? Добрый день, — услышал он голос Бешеного. — Вернее, совсем он не добрый. Миш, ты присядь, пожалуйста. Я Марине не говорил еще ничего, ты меня поймешь. В общем, плохие новости. Хреновые. ХРЕНОВЫЕ! Результаты анализов пришли. У Ирины что-то вроде реактивного лейкоза. Я, честно сказать, с таким не то что не сталкивался никогда, но и слыхом не слыхивал, — многословие и некоторая суетливость сурового доктора показались Мишке самыми жуткими. — В общем, Миша, крепись. При таком раскладе жить девчонке недолго, — Бешеный сделал краткую паузу, а потом добавил тихо, неофициально и совершенно самоуничижительно: — Миш, я бы мог сказать, что сделал все, что мог… но кому, к хренам собачьим, от этого легче?

— Сколько? — спросил Мишка совершенно чужим голосом. — Только правду, Владимир Викторович…

— Дней пять, — ответил доктор очень устало. — Неделю — если повезет. Если очень повезет.

Телефонная трубка выпала из Мишкиной руки, с глухим стуком ударившись о поверхность стола. В мембране еще продолжал звучать голос Бешеного, но его слова попусту растворялись, не доходя до Мишкиного сознания. Мишка почувствовал, как рвется его сердце. В буквальном смысле слова.

Не обращая внимания на то, как разлетаются и падают на пол папки с его стола, Мишка бросился к окну. Ему хотелось свежего воздуха так, как хочется воды человеку, умирающему от жажды. Раз за разом он дергал на себя оконную раму, ругался, рычал и всхлипывал. Отчего-то ему казалось, что открыть оконную раму — главное дело его жизни. Но рама была заколочена, и Мишка, сорвав кожу с ладоней, рухнул на стул возле окна.